Пробуждение родовой силы

   «…Бенхамин сидел напротив, недвижимый, словно гора, и вся сила Земли была с ним. Он был похож на пирамидальную глыбу, мерцающую черным светом. И совершенно непонятно, откуда исходил его голос… Трудно различить, где звук, где свет, где я, а где шаман…»

   Лео Пинонсой, декабрь 2012

Снова я в доме Бенхамина. Все та же неприхотливая обстановка. В углу свалена лиана аяваски. Смешанные чувства вызывает этот дом: радости и настороженности, готовности к глубокому переживанию, и понимание, что невозможно подготовиться к новому опыту. Душа поет, а тело, по привычке, хочет удрать.

Тихо началась церемония. Нас мало, я и Юра, Костя, мой друг и проводник, и шипибо. Бенхамин со своей старшей женой Антонией. Сначала было спокойно, приходили легкие, прозрачные видения.
Явственно почувствовался приход силы в дом. Меня аж приподняло. Я сел, понял, что лежа не выдержу. Костя и Юра тоже сели. Только Бенхамин лежит себе и тихонько поет. Меня стало уводить в тяжелые энергии страха, черных сплетенных кореньев и змей, в состояния дурноты и слабости. Тип лианы, из которой сварили аяваску, шипибо называют руни — змея. И вот аяваска действительно стала давить как змея, накатывать и переваривать, вновь и вновь. Сила скручивала мое тело своими мощными корнями-лианами. У меня было тело, и ему было больно и страшно. А энергии для того чтобы принять ее, впустить в себя, растворить свое тело не было. Во мне стало расти возмущение, почему, опять, я с таким трудом принимаю приходящую силу, что мне мешает?

Рядом явно прижало Юру. Я чувствую, как он ритмично стучит по полу, так, что все подо мной вибрирует. К тому же он издавал то ли мычание, то ли стон. Меня тоже пригибало к земле. Сила унии накатывает все сильнее и сильнее. Наконец, возмущенный тем, что во мне так прочно угнездились слабость и страх, я стал исторгать из желудка все лишнее.

Прошел уже час или полтора, Бенхамин вдул через табак и «агуа флориду» силу в макушку и ладони. Из носа потекло, я стал продувать ноздри и гайморовы пазухи, будто и не чистился здесь 4 месяца назад. Бенхамин сел петь у Кости. Костя запел икарос в духе тибетских песнопений, меня в голос рвет, Юра воет и стучит по земле. В-общем, весело.

Постепенно я нашел концентрацию боли и слабости в области пупка. Я стал включать в себе голос, точнее, некую вибрацию, которая помогала держаться и выращивать в себе некий внутренний стержень. До этого, вначале церемонии я тоже пытался петь вместе с шаманом. Но часто трудно было встроиться в пение гармонично, соответствовать тем вибрациям, которые задавал Бенхамин. Мешало что-то внутри, невысвобожденное и непрочищенное. Сейчас же, после очищения, в глубине меня, где-то в центре живота рождались вибрации, пусть и не совсем соответствующие песне, но мои. Я концентрировал их, давал силе проходить сквозь мой живот, и дальше вверх к горлу и наружу. Рождался вой, сопровождаемый вибрациями и трелями, иногда прорезался голос. Наверное, снаружи это выглядело жутковато, но мне нравилось быть в этом. Тем более, что и остальные участники этого квартета старались в полную силу. Ну, Бенхамин пел, конечно, мощно и красиво, Костя ему вторил горловым рокотом, Юра музыкально воет и стучит ногами. Красота! Только Антония молчит, и курит свою трубку.

Вот, Бенхамин сел предо мной и запел. Я понял, что не могу себя сдерживать, и запел в полную силу. Во мне просыпалась сила моего мужского рода. Слабость и желание подчиняться, всевозможные идеи о том, как надо видеть энергию и проявлять себя в церемонии я послал к черту. Я вливал силу своего рода в центр живота, и оттуда рождалась песня. Из пупка, изнутри, прорастал многоцветный фонтан света. И он, сопровождаемый песней, омывал и очищал мое энерготело. Я не прикладывал никаких усилий, чтобы петь. Просто держал горло открытым, и изнутри изливались вибрации пения и цветные потоки энергии. Они постепенно стали гармонизироваться с песней шамана. Подобно лиане, мое пение вилось вокруг икарос, иногда сливаясь с ним, иногда отходя, давая мой личный дополнительный узор и оттенок. Бенхамин сидел напротив, недвижимый, словно гора, и вся сила Земли была с ним. Он был похож на пирамидальную глыбу, мерцающую черным светом. И совершенно непонятно, откуда исходил его голос. Я стал осознавать себя молодым, задорным, сильным, радостно вплетающим свое личное пение в общий узор многоголосья. Песня и видения сплелись и слились воедино. Трудно различить, где звук, где свет, где я, а где шаман. Все мощнее и стройнее узоры и переливы икарос. На совершенно залихватской ноте мы с Бенхамином завершили песню. Он вдул в меня силу и защиту, а я не удержался и расхохотался. Обнял его

«А-а, ayawaska esta’ fuerte?!» — спросил Бенхамин.
» Si’, muy fuerte. Gracias, muchas gracias!» — ответил я.
«А теперь я хочу отдохнуть и покурить трубку» — пробормотал Бенхамин, толи по-испански, толи по-русски.
Он отполз к себе, а я в блаженстве откинулся на матрас.

Бенхамин закурил свою пипу, громко и шумно выдыхая дым. Клубы этого дыма окутывали и очищали, давая успокоение в пульсирующем теле. Пришло осознавание себя древним славянином, вольным и свободным от любых внешних влияний. Я понял, что с помощью вибраций икарос изменил в себе что-то в своей генетической родовой информации, выправил и укрепил. Запела Антония. Одна. Песня была тихая, в ней была совсем другая энергия. Она текла издалека, и была подобна дуновению свежего ветра над широкой рекой в тишине ночи. Во мне же еще много было от предыдущего опыта. Из центра живота выплыла энергия черного цвета, потекла по телу и собралась в лице, постепенно трансформируясь в морду черного ягуара. Глаза открыты и сверкают, на лице появился оскал. Во мне много агрессии, готовность к прыжку и нападению. Багровые краски сгущаются вокруг меня. Но нападать не на кого. Только тихая песня звучит, унося меня вдаль и ввысь. Сползаю на подушки, мой ягуар успокаивается, уходит вглубь.

Появляются красивые, гармоничные энергии, в которых нет ни конкуренции, ни агрессии, ни насилия. Я позволяю себе замереть, и постепенно вмерзаю в пол. Пульсации в теле становятся все тише и тоньше. И вот я уже не могу пошевелиться, все тело закаменело. А потом вообще стало исчезать. И только в голове, где еще угнездилось сознание, продолжается ленивое движение. Внутренний ягуар не понимает, о чем это песня. Она такая женская, нет в ней вызова, а значит, и нет смысла. Вот, опять я застреваю в прожитом, в прошлом опыте! Снова надо меняться! Уже другое состояние, а я опять начинаю с ним бороться. Борьба отзывается болью в висках и затылке, и я легко уступаю. Да и нечему, собственно, уступать. Натиска силы нет. Есть тонкая трансформация в гармонию леса, растений и женщины в ней. Она просто несет красоту и свежесть. Иду за этой свежестью, стараюсь следовать тонкому ощущению легкости, благо боль в голове показывает — правильно ли я двигаюсь. Постепенно все замирает и остается только пронзительная тонкость, легкость и красота. Песня тончайшим покрывалом укутывает мое сознание, растворяет в себе и уносит в неведомое и прекрасное…

Кажется, все подходит к концу, аяваски в теле почти не чувствуется, мне легко и свободно.

Но вот опять запел Бенхамин. И сразу сменилась энергия в доме. Опять проявилось мужское, сильное и доброе одновременно. Эта энергия дает место всем, принимает и поддерживает всех вокруг. Нежно подключилась Антония. Я подгребаю подушку под себя и с удовольствием укладываюсь в метре от Бенхамина, лицом к нему. Чувствую себя, как внук у ног дедушки. Да, в общем, так и есть. Собираюсь лежать, слушать и созерцать. Но энергия вокруг все усиливается и концентрируется, и я понимаю, что это еще не конец церемонии. Рядом подсел Костя и затянул свою вибрацию. Я уже понимаю, что просто лежать и слушать не могу, хочется опять включиться. Переворачиваюсь на спину, ногами уперся в стену, руки раскинул, и запел. Над головой небо голубое, вольное и ясное. Песня легко истекает из меня. Я пою и все жду, когда же запоет Бенхамин мою любимую. И вот оно, случилось! Она! Тут уж никто себя не сдерживал. Пели в полную силу, громко и раскатисто, как в горах или в поле. Я уже, оказывается, сижу, а не лежу. Икарос плавно переходят одна в другую, а энергия все нарастает.

Опять время и пространство раскрылись, вместив в себя новые миры и годы, годы радости. Какой же Бенхамин мастер! Как удивительно тонко он может подзывать к себе силу, а затем, пропуская через себя, через песню, щедро ею делиться!

Во мне опять просыпаются вибрации. С удивлением обнаруживаю в животе, слева, новый очаг боли. Я думал уже все, что мог, сделал, отработал. А вот и нет! Но исторгать из себя мне уже нечего. Я концентрирую в этой точке песню и вибрацию. Вижу исходящую из нее слабость и вялость. Приходит имя моего деда по отцовской линии. «Деда Вася». Так я называл в раннем детстве своего дедушку. Я понимаю, что алкоголь сделал его таким слабым и безвольным, и потихоньку убивал. Стараюсь убрать это, изменить. Но не получается. Одной только силы песни мало. Нужно сострадание и участие. Вслушиваюсь в себя и пою одновременно. И приходит понимание: он и не хотел жить. После смерти своей первой жены, моей бабушки, он запил. Вероятно, он не смог себе простить, что не уберег ее, когда ее придавило насмерть скалой при наводнении. Я переживаю вместе с ним его утрату, сочувствую ему. В этот момент я и есть мой дед, «деда Вася», но только во мне есть та сила рода, к которой он не смог обратиться. Есть у меня песня и сила. Я пою. Вижу золотистые узоры, которые вместе с песней входят в болевую зону и лечат ее. Боль стихает, растворяется. Вместе с ней уходит чувство бессилия. Я изменил нечто не только в себе, но и в своем дедушке, воссоединив выбитое звено в родовой цепи.

В этот момент раздается гудок машины. Пора уезжать, работа закончилась.
В первый раз у меня сложился такой близкий контакт с Бенхамином. То ли потому, что народу было мало, то ли я, наконец, позволил себе раскрыться в полную силу. И смог не только выдержать мощный напор энергии Бенхамина, но и встроиться в поток его силы, добавить в него нечто свое, глубинное.
Нам пора уходить. Я понимаю, что мы могли бы продолжать еще. Но чувство выполненной работы и радость от соучастия переполняет меня. Я рассмеялся. Бенхамин и Антония тоже. Обнял их.

— Muchas, muchisimo gracias! Hasta luego! — прощаюсь с ними.
— Приезжай еще, ждем, — отвечают мне.